Она прибегала к нему по вечерам: в пышном венке из сирени на непослушных русых кудрях, и с ее платья опадали на пол белые и лиловые звездочки, а целый рой мотыльков вился вокруг головы и обмахивал ее своими нежными крылышками.
Каждый раз он с радостным смехом подхватывал ее на руки и поднимал высоко-высоко, к самому небесному своду, так что она могла упереться в него ладошками и мягкой тряпочкой протереть нежно белую луну от дневной пыли. А потом они садились где-нибудь на берегу пруда, и она рассказывала ему о всех тех чудесах, которые видела днем, и самые звонкие соловьи немели, восхищенно внимая звукам ее голоса.
Так продолжалось долго-долго, дня три, наверное, а потом она начала вянуть – полевые цветы так и сыпались из ее подола, а тонкие кости становились все прозрачней. Он хотел ее согреть, но только обжигал кожу раскаленной сталью пальцев. Он хотел подарить ей желанную прохладу, но лишь обсыпал ее ледяной крошкой, и острые кристаллики чертили красные линии на ее лице.
Только эта сказка без конца и начала, как все те видения, которые терзают мой помутненный жарой и духотой разум. А ночной воздух кажется таким плотным, что на него хочется наступить, шагнув из распахнутого окна, в эту зеленую колыхающуюся массу нежных и мягких лиственничных иголок, широких и темных липовых листьев. А звезды будут спускаться вниз, запутываясь в тугом запахе душистого табака, и остывать измятыми кусками алюминия на асфальте.